[spamoklad]

27.07.2011 в 12:47

Пишет  Трегги Ди:

а вообще, с названиями у меня проблема, да
Ух ты. Мой первый сиквел.

Название: Цирк на выезде
Это сиквел к фику «Крышу сносит» www.diary.ru/~vstol/p164072802.htm#more1
Автор: Трегги Ди
Жанр: ээээ
Пейринг: СС и Золотое Трио
Дисклеймер: Все принадлежит Роулинг
Саммари: Северус не может сопротивляться атакующим его со всех сторон гриффиндорцам
Рейтинг: G
Размер: драббл

Нет, наверное, идиотизм все-таки заразителен. Других объяснений своему поведению я не могу найти. Идиотизм заразителен, а еще он передается по наследству – это я выяснил уже давно. Впору писать научную работу о свойствах идиотизма, тем более что столько рабочего материала под рукой (эти три монстра так вокруг меня и крутятся, Золотое Трио, чтоб его).
Сам не знаю, зачем я поперся в музыкальный магазин за диском «Кучерявых Пикси». Сентиментальный болван. Эта идея плоха всем, от начала и до конца, я думаю об этом, отступаю к выходу, тут-то меня и замечает девица за кассой.
Мимолетное выражение «а-что-этот-старый-пердун-забыл-здесь» сменяется азартом. Реакция девицы молниеносна, на метле она разбила бы Поттера в пух и прах, а сейчас просто перелетает через прилавок и хватает меня за локоть, когда я уже у самого выхода.
Хватает. Меня. За локоть.
Дура.
- Это же вы? - Спрашивает она у меня, и я торопливо мотаю головой, трясу своими грязными патлами.
- Нет! Это не я! Это совсем не я!
- Нет это вы! - Напирает девушка. - Я вас узнала!
Ну еще бы. Я же почетный член и все такое.
- Вы не хотите сфотографироваться на нашу стену славы? У нас здесь уже много знаменитостей! - Она машет рукой в сторону, и я с ужасом гляжу на пустое место между портретом Фаджа и какой-то попсовой певички. Она называет себя пУПС. Считает, что это смешно.
Тоже дура.
Видимо, там мне и висеть.
- Не хотите сфотографироваться на нашу стену… - Снова заводит кассирша, решив, что я слишком стар и туг на ухо. Локоть держит цепко.
- Не хочу! - Искренне говорю я, и снова трясу патлами, в надежде, что ее испугает сыплющаяся на нее перхоть. Куда там.
- Это большая честь для нас, сэр! - Хоть кто-то называет меня «сэр». Если бы она сказала, что я «очаровательный носатик» - я бы выпустил в нее Аваду. Или в себя. Мое достоинство этого бы не вынесло.
Поттер говорит, что теперь слово «достоинство» означает «член». Он долго и радостно ржал, когда я ляпнул что-то вроде:
- У меня еще есть достоинство!!! - Или что-то такое, не помню, я был зол и старался плеваться как можно сильнее, это мой способ многофакторной атаки: крик, слюни, а если не помогает, то можно еще и на ногу наступить. Именно таким образом я добился возвращения к преподавательской деятельности, напирая на растерянную Минерву. В Визенгамоте разрешение мне дали без проблем, ответственный за реабилитацию осужденных сказал: «он клевый чувак, пусть работает». Конечно, это было глупой выходкой со стороны Джорджа Уизли, притворяющегося своим братом под оборотным (для приготовления этого зелья вовсе не обязательно было оставлять Персиваля Уизли лысым, но, как я ни втолковывал это Джорджу, он не желал меня слушать). «Обращайтесь, если что, проф», заявил он. Честное слово, я не собирался оживлять его брата-близнеца; но откуда мне было знать, что глупый Поттер зашвырнет Воскрешающий камень в лес. Я решил, что это дешевая подделка, и подумал грешным делом на близнецов, ведь подделки по их части. К сожалению, в этот момент я держал камень в руке. После спасения Блэка мне было нечего терять, так что я почти и не расстроился, когда передо мной возник ухмыляющийся Фред.
Так вот.
«У меня еще есть достоинство!» - орал я, а Поттер ржал, как… Поттер. И бормотал: «Конечно!.. Куда бы… оно делось?..»
«У меня есть достоинство!» - я был так в этом уверен. Но теперь, зажав в потных пальцах диск «Пикси», и пытаясь содрать намертво прилепившуюся кривую улыбку с лица, я слушал зловещие заверения девушки – «сейчас вылетит птичка» - и уже ни в чем не был уверен.

***

Тире у меня длинные и злые, похожи на пики, на которые нанизаны буквы следующего слова, словно канапе. У меня множество тире, везде, повсюду, иногда они даже рвут бумагу. Обычно я не обращаю на это внимания, а сегодня вот замечаю. Трогаю пальцем. Смотрю на просвет. Пергамент – как решето.
Наверное, это будет черновик. Надо будет переписать.
Да что со мной не так?! Что за фигню я творю, скажите на милость?! Скатываю пергамент в шарик и бросаю в ящик стола, у меня там мусорка.
Беру со стола письмо, не читаю, просто разглядываю буквы. Они у Грейнджер круглые, правильные, ученические. Старательные такие, словно пропись пишет. Приходит в голову дурацкая мысль, что вот если бы я научился так же красиво, правильно вырисовывать буквы, может, тоже стал бы чуточку красивее и правильней.
Грейнджер повадилась мне писать. С тех пор, как мы закончили восстановление моего дома, и у нее не осталось ни одного пристойного предлога оставаться и надоедать мне, я выставил ее прочь, а она принялась заваливать меня корреспонденцией. Причем, сначала писала по делу – «Мистер Снейп, полосатые носки в верхнем ящике комода в гостевой спальной, я переложила их к другим шерстяным вещам, а в шкафу в вашей спальне оставила только летние». Но теперь пишет без всякого повода, сплошные глупости, например, о своих родителях-дантистах, или об очередном научном проекте, или про то, что обещают дождливое лето. Пишет и пишет, никак ее не остановить. Я уже начал подумывать о том, чтобы ответить. Бред какой-то.
Мне никто никогда не писал писем. Вот таких вот – беспричинных, личных. Не рабочих. Мне вообще никто не писал, только Лили, один раз. Почерк у нее был ужасный – хуже, чем у меня. На расшифровку письма потребовалось несколько дней. Некоторые строчки до сих пор остаются для меня тайной.
Еще были письма от Дамблдора. Много. Все они начинались одинаково: «У меня к тебе просьба, Северус!». И заканчивались тоже одинаково: «С меня кило щербета!». С чего он вообще взял, что я люблю щербет?! Ну ладно, люблю, но зачем напоминать мне о моих маленьких слабостях? Тем более что ни кусочка, ни грамма обещанного лакомства я от него так и не получил.
На минуту я даже задумываюсь, не сообщить ли о любви к щербету моему поставщику сладостей? Но тут же отбрасываю эту мысль: Люпин квалифицируется на шоколаде, пытаться изменить это – все равно, что причесывать Поттера. Бесполезно.
У меня холодильник набит одним только шоколадом, не говоря уже про разбросанные по всему дому плитки. С недавнего времени я стал звонить и уточнять, что именно хочу, потому что игнорирование Люпина и его жалких подачек не помогло, а я слизеринец, и умею находить выгоду практически в любом положении.
- Те, с орешками, которые ты присылал на прошлой неделе, больше не надо – они стремные. Давай лучше те, которые были в позапрошлый раз.
- В сиреневой обертке или желтой? - Уточняет Люпин, а на заднем плане Блэк орет: «в жопу его, пошли трахаться, Реми!».
- В сиреневой. – Говорю я и кладу трубку.
Даже у Блэка есть личная жизнь. А у меня только диск «Кучерявых Пикси». И письма Грейнджер. И тонны шоколада.
Пойду плакать.

***

Я все-таки точно идиот. Раньше еще сомневался, надеялся, а теперь…
В магазине замечаю рыжую башку Уизли. И – Мерлинмойзачем?! – иду за ним. Слежку устроил, значит. Типа шпион, ага.
И главное, я был уверен, что это он! Такой, знаете, специфический оттенок рыжего. Казалось бы, ни с чем не спутаешь.
Когда я его догоняю и зачем-то хватаю за рукав – Мерлинмойзачем?! – маггл испуганно шарахается в сторону. Таращится на меня, подняв рыжие брови и наморщив лоб. А мне так стыдно становится, что я беру и аппарирую прямо оттуда. И плевать на Статут о Секретности. Я почетный член, мне можно все.

***

На очередной отвратительной вечеринке, устроенной по очередному смехотворному поводу – подумаешь, день рождение у Минервы, да их у нее столько было, к чему каждый праздновать? – Невилл выскребает меня из моего славного, тихого укрытия между книжным шкафом и фикусом. Снова принимается горячо благодарить и целовать руки. Фетиш у него, что ли, руки мои? Я его уже боюсь просто. Выскакивает из-за углов и принимается целовать их. Мерзкий мальчишка. У меня глаз из-за него дергается.
Я все еще не нашел в себе силы встретится с его родителями. Не уверен, что найду. В конце концов, мне можно – я прошел войну, выжил после рукопашной с гигантской змеей, и вынес трехдневный алкогольный марофон с жизнерадостным Поттером в моей квартире. После этого я могу позволить себе трусить. И есть щербет, сколько мне хочется.
И не встречаться с Фрэнком Лонгботтомом.
Фрэнк и Лили, Лили и Фрэнк. Невилл и Гарри.
Я боюсь в кого-нибудь влюбляться – вдруг потом их дети пойдут в школу, и мне придется их гнобить?
Высвободившись из хватки увальня Лонгботтома, чудом избежав приглашения поиграть в шарады от непозволительно веселой виновницы торжества, и опрокинув несколько фикусов, расставленных в беспорядке по всей квартире гриффиндорской кошки, я ретируюсь на кухню. Там уже сидит Поттер и напивается в одиночку. На голову он нахлобучил какую-то жуткую, уродливую патриотическую шляпу в виде дохлого феникса. Должно быть, серия шляп от мадам Лонгботтом – грифы были в моде в прошлом сезоне.
- Ой. - Изрекает Поттер. Икает. - Ты пришел! - Он встает, опрокинув стул и пару бутылок Огдена, шатается и выглядит совершенно безобидным, а в следующий момент уже прижимает меня к холодильнику, привалившись всем телом и пропихивая свой язык ко мне в рот.
Поттер. Шляпа. Алкоголь. Поцелуй.
Традиция, однако.
Я не могу мыслить связно, поэтому оставляю все размышления о влиянии шляп на мозг, и слегка шевелю губами – не то что бы отвечая на поцелуй, просто показывая, что я тоже что-то в этом деле умею.
В конце концов, у меня есть достоинство, я почетный член, и в этом году меня уже дважды поцеловали. Тем самым превышая лимит поцелуев в среднестатистический год моей жизни ровно в два раза.
От Поттера сильно пахнет разлитым Огденом и еще чем-то, возможно, останками феникса. Его глаза плотно закрыты, а брови приподнимаются под углом, в страдальческой гримасе. Правая рука шарит где-то у меня на талии. Губы у Поттера такие же мягкие, теплые и мокрые, как и в прошлый раз. Однако поцелуй нельзя назвать нежным или осторожным. Страстным – возможно.
На секунду мне хочется, чтобы здесь был Блэк. Я бы сказал тогда: «да пошел он в жопу! Пошли трахаться, Гарри!».
Потом Поттер отлепляется от меня и пятится к выходу, с выражением тихого ужаса. Я едва сдерживаю себя, чтобы не кивнуть сочувственно: «да, ты опять это сделал. Ну, с кем не бывает? В жизни всякое случается».
Он вылетает из комнаты, проявив чудеса эквилибристики, споткнувшись об опрокинутый стул, и чудом вписываясь в дверной проем. Я сползаю по холодильнику на пол. Такими темпами, если Поттер не бросит пить – а он не бросит – вскоре дело дойдет до постели.
Совершенно некстати вспоминается тот момент, когда я умирал на полу в Визжащей Хижине. Поттер пытался зажать мне рану на шее, бестолково тыча туда грязными пальцами, а я глядел в потолок и думал только об одном – как бы не ляпнуть вслух: «Поттер, я не хочу умирать девственником!!!».
Такого позора я бы не вынес.

***

- Ну, вот. - Бормочет Рон Уизли, вздыхает и ерзает в кресле. Я приподнимаю бровь, уютно устроившись в кресле напротив. На низком журнальном столике между нами лежит одинокая маггловская сигарета.
- Надо бы… ээээ…
- «Эээээ», - соглашаюсь я с умным видом. - Конечно, конечно.
Рон заметно приободряется, поджигает сигарету и несколько секунд крутит ее в пальцах, а потом протягивает мне.
- Тогда ты первый.
Нить разговора ускользает.
- Зачем? - Спрашиваю, прекратив кашлять. Рон с видом осужденного на казнь принимает сигарету из моих чуть дрожащих пальцев. Глядит на нее несчастно.
- Я себе поклялся – если выживу, попробую все. А курить сейчас круто. Все курят. Особенно после секса.
- О. - Говорю, и Рон кивает. - Тогда не разумней ли для начала заняться сексом?
- Это я уже пробовал. - Неодобрительно косится он на меня. - Если буду повторяться, не успею попробовать все остальное. Сейчас – сигарета.
Под моим пристальным взглядом он прижимает белый фильтр к губам. Дым выходит из его ноздрей, Рон глядит, скосив глаза, фыркает.
- Прям как от Перечного. Или после «Конфет-Дымилок Уизли».
Меня что-то душит. Нежность. Или какой-нибудь невидимый полтергейст.
- Хочешь шоколадку? - Спрашиваю его. Он не отвечает, увлеченно выпускает дым через нос.
- Как у вас дела с мисс Грейнджер? - Спрашиваю. Он имеет наглость притвориться удивленным. Ну давай, притворись, что это не я снял те пятьдесят баллов с гриффиндора, застав вас в западном коридоре после отбоя.
А я притворюсь, что это не я задаю неуместные вопросы абсолютно безразличным голосом.
- Нормально. - Отвечает он, а я вдруг понимаю, что соскучился по Поттеру. И аппарирую, вместе с креслом.

Грейнджер была права насчет дождливого лета. Я весь мокрый, как мышь (хотя с чего мыши быть мокрой, ума не приложу).
Стучу в Поттеровскую дверь, с носа капает, мантия к телу прилипла, я не могу понять, выгляжу я жалко или сексуально. Но то, что вся ситуация отдаленно напоминает мне какую-то слащавую мелодраму, это точно.
Поттер открывает, когда я уже почти решаюсь применить Алахомору. Не даю ему вставить ни слова – все равно ничего умного не скажет. Перехватываю инициативу, мгновенно говорю, пропуская приветствия:
- Ладно, Поттер, так и быть, можешь еще раз поцеловать меня, но учти, что никаких больше дурацких шляп я не потерплю.
Поттер разевает рот, как задыхающаяся на берегу рыба, таращится на меня, а я кидаю взгляд ему поверх плеча и замечаю полный дом народу – журналистов, сидящих за столом со своими Прытко Пишущими Перьями, приглашенных, как я понял, на какую-то дурацкую пресс-конференцию у Поттера дома. А еще Молли Уизли с мужем и дочерью, Блэк и Люпин, весь преподавательский состав, Министр магии и портрет Дамблдора, прислоненный к стенке.
Я изумленно гляжу на них, потом отступаю, как Поттер, спиной вперед, оскальзываюсь на ступеньке и падаю.
Занавес.
***

Переехать я решил туда, где снега побольше. Не знаю, соскучился по снегу. Кроме того, у меня же целая куча шерстяных носков.
Страшная щелястая халупа, которую агент по недвижимости назвал «обособленным и уединенным особняком», практически не видна за снежными завалами. Я сижу, смотрю в окно, любуюсь мысом Челюскина. Потом пытаюсь разогреть доисторический чайник. Потом пытаюсь заклинаниями растопить снег, просунув палочку в щель под дверью, и хоть немного расчистить выход. Потом чуть не вываливаюсь из окна, заметив сову. Не то, что бы я ждал письма.
Заболеваю я внезапно и очень сильно, как в плохом романе. У меня поднимается температура, и я корчусь на продавленной кушетке, прижимаясь лбом к прохладной стене. По стене ползет какой-то жук, во все щели задувает, меня знобит. Пытаюсь заснуть, но слишком сильно болит голова, слишком плохо. «Вот и все», думаю я. «Близится мой конец».
Поттер мне объяснил, что «конец» теперь тоже означает член. Радостно гогоча и даже похрюкивая от смеха. (В воспаленном сознании проносится логическая цепочка: «Поттер ржет постоянно – живучий, как таракан – смех продлевает жизнь – почему я до сих пор не сдох?»). Как ни крути, пришло мое время.
- Ну и что мне с вами делать… - Ворчит Грейнджер, укутывая меня в одеяло, какого черта, значит это все-таки была ее сова, у нее ногти накрашены розовым лаком, это так странно, я не могу отвести взгляда от ее ногтей, зачем она их накрасила, если собиралась ухаживать за больным носатым идиотом? Я пью какое-то лекарство из ее рук, чувствую, как мне натягивают на ноги шерстяные носки, да-да, в верхнем ящике, я помню… Боль пульсирует в висках, вспухает, пропитывает подушку. У нее накрашены ногти, это странно, это смешно, с чего вдруг? Я помню, у нее были коротко стриженые ногти, бесцветные, скромные. Мне хочется обидеть ее, мне хочется сказать что-нибудь мерзкое, я бормочу:
- Что же вы с Уизли не обжимаетесь? Я все равно снял баллы, теперь уже можно. А ногти-то зачем накрасила, пытаешься выглядеть женщиной, что ли? Это просто жалко! Это просто…
Договорить она мне не дает, подносит к губам чашку с горячим молоком, это варварство какое-то, кто сейчас лечится молоком, мы же на мысе Челюскина, у моей халупы входы и выходы все замело, где она взяла корову, Мерлин мой, причем здесь корова, у меня бред.
Потом она убирает кружку, вытирает мой потный лоб и кладет на него руку каким-то нежным и вместе с тем покровительственным жестом.
Я в бешенстве, я ору на нее:
- Убирайся, ты мне не мать!!!
Откуда в ней столько нежности и заботы, какое право она имеет вот так, вваливаться, ногтями своими тут размахивать, тоже мне. Какого хрена она сортирует мне носки и греет молоко, зачем мне это, я не хочу, мне стыдно, пусть она уйдет!
- Пошла вон отсюда! - Кричу, сморкаюсь в наволочку. («Сопливус, опять сопли развесил?!» Нет, она так не скажет, она слишком вежливая девочка, даже с профессором Биннсом всякий раз здоровалась, когда он через нее пролетал). - Ты мне не мать, понятно?!
- Какой же вы мудак. - Восхищенно качает она головой, когда я сбрасываю ее руку со лба.
Вежливая девочка, ага.
Как грубо. Она обиделась. Наверное, потому что сказал про возраст. Женщины всегда обижаются, если им дают больше положенного. Я не знаю, сколько лет сейчас было бы моей матери. Я не помню, сколько ей было, когда она умерла.
Глупо обижаться из-за такого. Я хотел ее оскорбить, но хотел не так, по-другому. Мерлин, я же помню еще, как Грейнджер носила эти нелепые шерстяные юбки ниже колена, и с такой тщательностью поправляла их, тянула вниз, пытаясь сделать еще приличней. Я помню это, и сам удивляюсь своей памяти. По идее, я даже не должен обращать внимания на подобные вещи. Лили вот носила юбки, и короткие, и длинные, так, словно она была в штанах. Лазила по деревьям в белоснежном сарафане, запросто, без малейших сомнений. С ней всегда было так просто.
А теперь она умерла. Я убил ее. И обидел. Сначала обидел, потом убил. Грейнджер я тоже обидел. Мне страшно. Я такой мудак.
Она аппарирует, а я закрываю глаза, пытаясь подтянуть колени к животу, но кушетка слишком узкая для этого. Я засыпаю, и чувствую сквозь сон, как жук со стены перебрался на меня и ползет по моей руке.

***

Просыпаюсь на наволочке, жесткой от соплей. Жара как не бывало, только голова еще немного гудит. На столе под салфеткой лежит яйцо, вареное. Грейнджер сварила мне яйцо. Охренеть.
Поттер ржет. Он тут с самого утра. Сменил Грейнджер на посту. Она работает, а он скрывается от журналистов. Мыс Челюскина – отличное место, чтобы скрываться.
- Ты мне всю жизнь поломал! - Говорит Поттер, отсмеявшись. - Я же, как бы, это… должен был заявить, что собираюсь жениться на Джинни. А тут такое. Серьезно, проф, ты мне всю жизнь поломал.
- Ты мне тоже, Поттер, ты мне тоже. - Успокаиваю его. Вдвоем кое-как справляемся с чайником. Едим одно яйцо на двоих. Если задуматься, это действительно забавно звучит – мы с Поттером сидим и едим одно яйцо. Мне смешно, но я даже не улыбаюсь, вот только в носу свербит, щекочет… Я чихаю на Поттера, он весь в моих соплях, ржет, давится яйцом, говорит: «ты мне всю жизнь поломал, я на Джин теперь, наверное, не женюсь».
Я ведь взрослый человек, а все время провожу с этими идиотами, три сапога, и все парные. Уизли с Грейнджер припираются под вечер, мы с Поттером затыкаем щели поролоном из дыры в кушетке, слушаем новый диск «Кучерявых Пикси».
- О, Гермиона! Ты зачем Снейпу яйцо сварила? - Орет Поттер радостно, она не понимает, а мы ржем, как три дибила, и Уизли шевелит ушами.
Потом я долго и занудно пытаюсь их выставить, они как-то совершенно по-хамски от меня отмахиваются, раньше бы не посмели, до войны, а сейчас обнаглели… Весь вечер ржут, или наводят хаос в доме, или называют меня «проф», я их всех ненавижу.
Потом Рон предлагает устроить Рождество, раз уж идет снег, это какая-то изощренная гриффиндорская логика, и плевать, что середина августа, вот уж мелочи. Уизли все порывается сходить за елкой, Поттер развешивает мои носки над плиткой с чайником, Грейнджер принимается что-то готовить, ногти у нее бесцветные, сначала я думаю, что вчера это была галлюцинация, а потом замечаю крохотные чешуйки оставшегося лака у основания ногтя, она стерла, как стыдно-то за вчерашнее… А, в общем, пофиг.
Потом мы сидим за столом, едим индейку, Поттер пуляется в Уизли зеленым горошком, я не могу уместить в голове, что вот этот вот фрукт победил Волдеморта. Они рассказывают, каким я жутким и эффектным был на первом уроке зелий, потом принимаются вспоминать старые добрые времена, когда они искали крестражи. Я сижу и слушаю, и думаю, что лучше бы я путешествовал с ними, и спал бы в палатке, это было бы куда веселей и круче, чем изнуряющий год директорства. Меня никогда не принимали в компании, никогда, я всегда был отдельно, сам по себе, а теперь сижу между Уизли и Грейнджер, слушаю их разговоры, байки всякие, Уизли в особо трагичные моменты истории пихает меня локтем под бок, Грейнджер подливает чая, Поттер пуляется в меня горохом, он охренел совсем. И я больше всего боюсь, что сейчас ворвется какая-нибудь Минерва Макгонагалл или призрак Дамблдора, и все испортят, или вылезет из-под стола Лонгботтом и начнет целовать мне руки… но этого не происходит, и я засыпаю под их болтовню, мне тепло и хорошо, я засыпаю прямо за столом, как маленький.
Потом просыпаюсь, и еще в полудреме слышу, как они шепчутся, столпившись у окна. Уизли курит, пуская дым в форточку, Грейнджер кутается в мое одеяло, а Поттер выковыривает горох из волос. И они обсуждают меня.
- Что мы будем с ним делать?
- Не знаю, но оставлять его здесь нельзя. Здесь же просто жутко!
- Да уж, местечко то еще. Конечно, нельзя его здесь бросать. Думаю, он может пожить у нас с Гермионой. - Предлагает Уизли, а Поттер смущенно переминается с ноги на ногу.
- Вообще-то, я тоже думал взять его к себе. Я один живу, мне в этом плане удобней, и вообще. Раз уж так с журналистами получилось.
Грейнджер еще что-то бубнит, а я сижу, крепко зажмурившись, до голубых искр перед глазами. Как унизительно. Они говорят обо мне, словно я собака, или что-то в этом роде. Они решают, кто меня возьмет.
Мне удается выскользнуть из-за стола бесшумно, троица слишком занята обсуждением, чтобы обратить внимание на едва слышный звук, который издает приоткрывшаяся дверь. Я выхожу на улицу, сугробы по пояс, я бреду в сторону леса.
Кругом метель, снега, ночь, деревья до неба, красота, холод. В моей халупе горит свет, так уютно, а я бреду в сторону леса, в самую гущу темного-темного леса, чтобы замерзнуть и умереть в гордом одиночестве.
Когда добираюсь до очередной опушки, утонувшей в сугробах, меня кто-то радостно окликает.
- О, привет, профессор Снейп!
Несколько секунд я хлопаю глазами, застыв на месте. Что Луна Лавгуд делает ночью в лесу на мысе Челюскина?!..
А с другой стороны, что здесь странного, это же, черт возьми, Луна Лавгуд!
- А куда это вы идете? - Спрашивает она тоном Красной Шапочки.
- В чащу. Замерзать насмерть.
- О. А можно с вами?
Я киваю, мы долго идем, потом садимся в сугроб и ждем. Луна мычит какую-то мелодию. Я думаю о жизни, потом о смерти, потом о Поттере. Мне скучно.
Наконец я поднимаюсь, отряхнув мантию.
- У нас там Рождество. - Говорю. - Хочешь отпраздновать?
- С удовольствием. - Вежливо кивает Луна, рисуя рожицу на снегу.
Я утешаю себя только тем, что она не гриффиндорка.